Самое большое благо – это мир и хлеб!

История не знает сослагательного наклонения. Она такая, какая была и какая есть. Как осваивались земли Кубани, как жили первые переселенцы на ней, о чём мечтали, с какими жизненными проблемами сталкивались? Память об этом хранят не только официальные исторические источники, но и простые воспоминания людей, передаваемые из поколения в поколение в казачьих семьях. Одна из таких семейных историй, навеянная сохранившимся старинным снимком. Автор её – каневская казачка Зоя Сизова.

Мой прадед Антон Антонович Мищан и прабабушка Евдокия Васильевна Бочка (исходя из семейной летописи, дошедшей до наших дней), приехали с родителями в станицу Каневскую в 1887 году из Полтавской губернии, с Украины. Не от добра, конечно, покинули чудесную Полтавщину. От нищеты, разорения, от тягости крепостного права. Хотя и отменили его официально в России в 1861 году, но никто не спешил выполнять царский указ на местах. А услышав от тех, кто переселился раньше на свободную и богатую Кубань, супруги, не раздумывая долго, тоже устремились сюда в поисках лучшей доли. Так они и оказались в Каневской.

У Мищанов в семье было пятеро сыновей и две дочки. А так как наделы земли давали на мужчин, то семья имела все шансы стать со временем зажиточной. И в казачество их приняли сразу – ведь пять защитников растёт! Приехали они с семьёй будучи бедными, а тут земли вдоволь: работай, сколько сможешь. Причём в семье работы не боялись, землю обрабатывали сами, сами снаряжали сыновей на службу. Когда подошло время, всех поженили и выдали замуж. Сыновей отделили и помогли построить им хаты.

В семье Бочка же четверо девчат. Пока добирались до Кубани, две семьи крепко сдружились. Остались, естественно, друзьями и в Каневской. Когда родители решили поженить своих старших детей, дружба переросла в родственные отношения.

Мищаны жили на Мыгрынке по улице Кузнечной, а семья Бочка построилась на улице Береговой. После свадьбы они детям построили дом тоже на этой же улице.

В 1901 году, 20 марта, в семье Антона и Евдокии Мищан родилась первая дочь. Окрестили её Пелагеей, но все звали Полей, Полиной. В 1903 году родился сын Григорий, через год – дочь Татьяна, в 1905 году – сын Андрей, через два года – Гришуня, в 1909 году – Николай, в 1911 – Коляня. Имена новорождённым давали по Святцам, поэтому часто в семьях были дети с одинаковыми именами. Чтобы не путаться, младших называли ласкательно-уменьшительными прозвищами.

Добрая, крепкая была семья у прадедов Антона и Евдокии. Жили – не тужили, считались крепкими середняками. Антон Антонович обрабатывал землю в поле, а жена хозяйничала с детьми дома. По воспоминаниям, дошедшим до нас, прабабушка Евдокия была строгой, а прадед – добрым и покладистым, причём безумно любил детей. Однажды заболела дифтерией четырёхлетняя Танюшка. Она горела от температуры и задыхалась. Что только ей не предлагали! Девочка отрицательно качала головой и шептала: «Няму хочу. Погукайтэ няню, вона знае» (бабушка в 8 лет нянчила свою младшую сестру и была для неё няней). Поля быстренько прибежала в комнату, склонилась над сестрой и спрашивает:

– Шо ты хочишь?

– Няму хочу.

– Мамо, вона яблок просэ!

А на улице февраль. Яблоки можно было купить только в Екатеринодаре на рынке. Прадед запряг пару выездных лошадей и погнал в город. На другой день, чуть не загнав животных, он привёз домой два ящика яблок. Но, к сожалению, было уже поздно – дочка ночью умерла. Горю не было предела. Отец ходил после похорон, как потерянный, всем детям давал яблоки. Не мог успокоиться, пока не раздал все до одного со словами:

– Чого ж я раньше ны мог понять и додумацца, шо це за няма. Вона ж дуже яблукы любыла усегда!

Земельные наделы семьи были в сторону станицы Челбасской, возле хутора Шевченко. Бабушке Поле было 13 лет, когда отец стал брать её с собой в поле. Девочкой она была крупной, сбитой. Отец сажал её на борону, чтобы та шла ровно и не подпрыгивала. Вставали в три утра, добирались до поля к четырём часам, светало, начинали работать. Однажды, сидя на бороне, бабушка задремала и упала в борозду. Всю ногу у неё побило бороной, особенно зацепило пятку, и ступню надорвало серьёзно. Отец сразу почувствовал неладное. Оглянулся, остановил лошадь и подбежал к дочери. Подвязал ступню тряпкой, схватил пострадавшую на руки и вынес с поля. Затем перепряг лошадь и галопом примчался в станицу к единственному фельдшеру Животовскому, который жил на их же улице. Доктор обработал раны и пришил пятку. Когда всё приросло, Поля даже не хромала. Но на борону её больше не сажали. Правда, от отца она всё равно не отставала. Брат Григорий в эти годы хоть и подрос, но был худым и болезненным, а остальные – ещё меньше, и какие они в поле помощники?

Стоит заметить, что напротив их жила семья Пимона Джумайло, с которым прадед тоже дружил. Было у Пимона три сына и дочь Нюся. Джумайло жили чуть беднее. Семья у них росла, нужны были и хата побольше, и хорошее подворье. А Антон Антонович всё мечтал о молотилке. Земли у него много, дети ещё не подросли, чтобы помогать. Везде самому нужно было успевать. Вот он и продал часть подворья Пимону Джумайло, а на вырученные деньги купил в 1916 году молотилку. Евдокия вспоминала, что у Нюси не было ни пиджака, ни полушубка. Пошла как-то она фотографироваться, так бабушка подруге одолжила свой пиджак. Рассматривая эту сохранившуюся фотографию, она всегда потом говорила:

– Дывлюсь на карточку, бачу там свий пиджак и думаю, шо и я там.

Затем семье Джумайло в хозяйственных делах повезло: она получила большую прибыль от продажи лошадей для армии. Глава семьи купил себе дом в центре станицы, а своё подворье продал Святным (старинную купчую видела своими глазами у Василия Стефановича Святного). Но тут грянула революция. Ничем примечательным, по семейным воспоминаниям, в станице это не отметилось. Только съехала барыня, которая жила на старом подворье Романчевых.

А потом начали образовываться колхозы. Прадед добровольно сдал в колхоз молотилку, двух прекрасных выездных рысаков, инвентарь, коров, но сам в колхоз при этом идти не спешил. Всё-таки своё – оно и есть своё, а общее, значит – ничьё. Кормов для животных не заготовили, помещения нет, никто ни за что не отвечает. Где поработали – там инвентарь и ржавеет под открытым небом. А ведь каждый черенок на лопатах, граблях, тяпках, вилах отшлифован своими руками, огрубевшими от мозолей. Работал прадед и после революции так же честно. В колхоз всё сдавал по нормам, как было велено. Не агитировал ни за красных, ни за белых. Говорил всегда:

– Я зэмлю люблю. Я – хлибороб! Хай воюють, кому нада. А я – зэмлю пахать буду, сиять, косыть. Если ны сиять хлиба – чим симью кормыть! Нихто ны принысэ и ны дасть.

Так он жил и работал до 1920 года, пока в станице не высадился белогвардейский десант Улагая. Его войска дошли до Брюховецкой, а мобилизацию проводили во всех станицах, надеясь не недовольство казачества Советской властью. Люди же устали воевать. Много казаков полегло на войне с Турцией, в Первой мировой, поэтому поднять всеобщий бунт врангелевцам не удалось. Но белоказачьи отряды всё-таки шастали по станицам: тех, кто за красных, вешали и расстреливали. Заехали и к прадеду:

– Ты за красных чи за билых?

– Я сам по соби!

– Або з намы, або сынив забыраемо.

Прадед только и попросил:

– Тики симью ны трогайтэ, – собрался и пошёл с белогвардейцами.

Сначала вестей от него не было. Потом жене передали «подмётное» письмо (спрятанное под подмёткой сапога) о том, что красные их окружили под городом Житомиром на Украине, посадили в тюрьму.

«Если можышь – прыйижжай», – было сказано в письме.

Прабабушка, недолго думая, собрала котомку и со старшим сыном Григорием поехала в Житомир. Возле тюрьмы стоял охранник. Евдокия Васильевна спросила у него, где искать арестованных. Мол, если живой – то увидеться и передать еды; если мёртвый, то «хочь шапку дитям забрать, шоб зналы, шо у йих батько був козак». Караульный, человек простой, из крестьян, сказал прабабушке, чтобы «брала ноги в руки и тикала скорей отсюда», если не хочет, чтобы её расстреляли, как жену белогвардейца, а детей определили по детдомам, где даже не вспомнят, кто они и чьи.

– А шо ж я людям казать буду? – спросила она. Солдат велел не только людям, но и детям говорить, что муж ушёл на войну – не знаю, мол, с кем, и пропал без вести. Так моя прабабушка всем и отвечала, кроме своей старшей дочери – моей бабушки Поли. И, стоит отметить, что, видимо, очень мудро поступила, иначе, где гарантия, что вся семья не попала бы под репрессии?..

Два года назад я сделала официальный запрос в архив города Житомира. Оттуда мне ответили, что такой фамилии Мищан нигде не значится. Выходит, что расстреляли прадеда без суда и следствия. Лежит он где-то, надо полагать, в общей могиле, как и многие другие казаки, попавшие под жестокие ветры Гражданской войны…

Что было, то было. А мне часто на ум приходит народная мудрость, многократно повторяемая среди людей: «Мир и хлеб – это самое большое благо. И беречь их надо как зеницу ока всем нам на земле». Особый смысл приобретает людская мудрость для меня, когда я рассматриваю эту старую фотографию, которой даже не знаю сколько лет. На старинном снимке на переднем плане глава большой казачьей семьи Василий Бочка с супругой; на втором стоят их дети: крайняя слева – моя прабабушка Евдокия Васильевна. В годы расказачивания и репрессий хранить даже такие фотографии было небезопасно. Но поди же – тяга к семейной памяти оказалась сильнее. Потому, думаю, и род казачий не угас и не угаснет никогда на Кубани.

Зоя СИЗОВА
Фото из семейного архива